С утра над дельтой висит низкий туман, оставляя видимость метров на 300. В полдень восточный ветер разгоняет его и я оправляюсь в путь. Вскоре вплываю в Северный Ледовитый океан. Вернее, я еще нахожусь в дельте реки. Выраженное русло уже закончилось, позади остались низкие песчаные берега, только километрах в трех от меня впереди виднелась полоска айсбергов — различной причудливой формы угловатых льдин. Их прибило на мель, и теперь они, как на приколе, лежали за длинными песчаными косами — будто очерченной по окружности полосой выноса реки диаметром в десяток с лишним километров.

За этой пологой цепочкой «островов» и начинается океан, начинается глубина. Я же качаюсь на крутых частых волнах мелководного разлива. Восточный встречный ветер крепчает, меня с головой обдает солоноватыми брызгами, весла цепляются за дно, я практически не продвигаюсь вперед. Я нахожусь в самой левой, западной точке дельты, и поэтому теперь мне нужно пересекать ее целиком.

Сначала плыву по мелководью, опасаясь выходить на простор. Волны с белыми гребнями. На дальних песчаных косах, за которыми громоздятся льдины, причудливые многоугольники с острыми ребрами, с плоскими гранями, иногда чернеющими на фоне далекого горизонта неба, лежат тюлени. Качка и брызги не дают с высоты посадки в каяке рассмотреть тюленей повнимательней, точнее определить их вид.

Вскоре, придерживаясь песчаного берега и не теряя из вида его низкой кромки, я попадаю на мели. И хотя меня манит далекий маяк, по черточке которого я ориентируюсь, мне приходится отдалиться от берега, не плыть к маяку напрямик, а держаться подальше от мелей. Весла все же продолжают временами цеплять дно даже на значительном удалении от прибрежных кос. Встречный ветер на мелководье гонит волну и тормозит мое передвижение.

Вылезаю из каяка, Восточно-Сибирское море оказывается мне ниже колена. Впрягаюсь в хомут-веревочку и бреду по щиколотку в воде навстречу ветру. Ступаю по дну, веду свой корабль на поводу и радуюсь тому, что, вопреки сомнениям, почти не вязко. Где-то здесь, в этих гиблых местах потерпел крушение галиот купца Никиты Шалаурова. Да, места гиблые…

По мере продвижения вперед открывается все больше мелей. Их легко распознавать по частой ряби на поверхности воды. Местами настолько мелко, что даже мой плоскодонный каяк приходится протаскивать по дну. А иногда забредаю в глубину и перегребаю эти участки проток. Очень холодно, быстро немеют кончики моих чувствительных теперь к морозу пальцев на руках, только в пешем движении, когда можно засунуть кисти рук в рукава прорезиненной куртки, пальцы отходят.

Казалось, что льдины, выползшие от океана на песчаные длинные узкие косы, окаймляющие разлив дельты, лежат сплошной стеной, поэтому я продолжала пешее передвижение по дельте, не приближаясь к льдинам. Последний слой на подошвах кроссовок отслоился и черпал донный песок, затормаживая мое передвижение. Когда я приближалась к редким косам, с них навстречу мне временами поднимались вихри сухого песка так, что в мозгу рисовались сюрреалистичные картинки, будто я бреду по пустыне. Однако глаза приходилось беречь по-настоящему. К вечеру, когда солнце уже склонилось к горизонту, я была километрах в четырех от берега и примерно на таком же расстоянии от тригопункта на мысе Лялера. «До темноты не успеть, — тоскливо подумала я, — надо по протокам уходить на берег».

Но и от берега меня отделял лабиринт полусухих отмелей, а отгонный восточный ветер отжимал с мелководья остатки воды, клубами гнал водяную пыль над меляками. Тащить груженый каяк по дну было нелегко. Разогнавшись по водной глади, я вытягивала лодочку на песчаную перемычку отмели, несколько метров она катилась по инерции, а дальнейшее передвижение приходилось осуществлять планомерными рывками, всем телом падая на веревку и одновременно прилагая все свои силы. Кое-как, стараясь петлять по более глубоководным протокам, я все же почти подошла к берегу.

До тундры оставалось метров 500, но силы кончились, ведь последние полкилометра я тащила каяк по дну. Пришлось разгружать его и запихивать вывалянные в вездесущем песке гермомешки в рюкзак. Темнело. Пока выносила рюкзак на коренной берег, все время боялась, как бы не натянуло туман, ведь здесь это происходит мгновенно. Ветер не унимался. Всегда испытываешь беспокойство, когда приходится оставлять каяк, да и вообще любую незаменимую часть снаряжения в ненадежном месте. А вдруг не найду его, вдруг его сдует ветром.

Слава богу, ничего этого не случилось. В бинокль выискав каяк, возвратилась за ним. Я шла к берегу, и поэтому ветер теперь дул мне в бок. Почувствовав странные рывки за спиной, я оглянулась и изумилась. Ветер приподнимал теперь уже легкий разгруженный каяк и, переворачивая его, крутил пропеллером. Каяк не волочился за мной на веревочке, а «шел» сбоку вприпрыжку, плюхаясь после каждого полного оборота на брюхо. Добравшись до рюкзака, я на мгновенье положила весло на отмель, но его тут же развернуло по ветру, и оно, поочередно перебирая лопастями, «зашагало» от меня прочь. Прыжком настигаю беглеца.

Но и этот берег еще не был безопасен. Вдруг нагрянет западный ветер? До линии прибоя, где громоздились бочки и коряги плавника, было еще с километр расстояния. Я поняла, что дальше идти с каяком мне сейчас уже не под силу. Все это происходило недалеко от второго маяка, и мне почему-то казалось, что именно рядом с маяком должны находиться избушки, про которые мне твердил Леха. Чтобы ночью каяк не унесло ветром, загрузила его консервами и рыбой, а с необходимым для ночевки снаряжением, не без щемящего чувства неуверенности в завтрашнем свидании с лодкой, отправилась на поиски избушки.

Вот что писал Олег Куваев в «Дневнике прибрежного плавания» об этих местах, когда они на лодке с мотором плыли от Певека в Биллингс и попали в непогоду: «А может, они думают, что давно наша лодка лежит разбитая на километровых отмелях среди взбаламученной воды, а мы бродим по тундре и ищем выхода. Потому что, если даже выйти на берег между губой Нольде и мысом Шалаурова Изба, то никуда с этого берега не уйдешь и будешь ходить, отрезанный от мира горами, реками, а через реки те можно переправиться, если только уйти на юг километров на 100, а может, 150».

В сгущающихся сумерках я шагала и шагала вперед, по направлению к далекому маяку, впереди временами проступали очертания бочек, больших стволов плавника, засыпанных песком. Начался коренной берег, но под ногами хрустели похожие на солянки суккулентные пустынные растения, совершенно не тундровые. По пути я нагибалась к каждой луже, пробуя воду на вкус, но лишь горечь оставалась у меня на языке.

Неожиданно я уперлась в глубокую протоку. Вода в ней была солоноватая, я пыталась обогнуть протоку вдоль берега, но нет, это была обширная лагуна, многочисленные разветвления ее загибались обратно в сторону, откуда я и пришла. «Ну вот, начинаются куваевские пророчества, — мысленно ворчала я. — Что же делать? Черт с ним, с этим маяком, — решила я наконец. — Переночую без воды, где посуше». Развернувшись, я прошла немного назад и, остановившись на приглянувшейся площадке, стала растягивать тент. Автоматически попробовала воду из близлежащего озерка и она, на удивление, оказалась пресной.

Так я побывала в шкуре потерпевшего кораблекрушение и хоть чуть-чуть смогла почувствовать, каково же здесь было матросам с галиота.

С утра и ближние пресные озерки, и солоноватые, и даже водное пространство шириной с километр вдоль берега моря — все покрылось ледком. За ночь ветер не поменялся, прилива не было, и каяк встретил меня на прежнем месте. Его не затопило, он не улетел. Кратковременное безветрие ясного морозного восхода сменяется восточным ветром. Чтобы быстрее приблизится к мысу Лялера, теперь хорошо видимому, с «тригой» (триангуляционным пунктом) на невысоком откосе, нельзя двигаться напрямую — очень много мелей. Поэтому снова сначала удаляюсь с рюкзаком за плечами и каяком на поводу подальше от берега, и там, где становится глубже, иду уже параллельно суше.

Полдня утомительных мелей — и вот, наконец, за мысом дельта закончилась, и начался нормальный, галечниковый берег, поднимающийся от воды крутым валом — насыпью метра в два высотой. На гребне вала лежали бочки и плавниковый хлам. Подхожу к долгожданным живописным льдинам и обнаруживаю, что здесь между ними вполне есть проходы для каяка.

Лавирую среди огромных метров по 5–7 в диаметре ледяных глыб. Океан оказался действительно Ледовитым! В этом аномальном году он не растаял. Льдины метра на два возвышаются над водой, у берега они достают до дна и сидят неподвижно, на глубоких же местах медленно дрейфуют по ветру. Волны подтачивают глыбы на уровне воды, и многие из них поэтому имеют форму грибов на тонких ножках. Временами эти шляпки-махины обламываются, взмывая фонтаны брызг, льдины кувыркаются. Я не одна в этом сказочном ледяном царстве: тысячные стаи черных уток качаются на волнах, нерпы высовывают из воды свои усатые мордашки с удивленно-круглыми детскими глазами, разглядывают нового необычного обитателя моря.

Недалеко за мысом Лялера вижу два балка на берегу. Про них-то и говорил мне Леха, да, я, видать, слушала в пол-уха и почему-то решила, что они стоят за маяком. Мыс Лялера венчает «трига» — невысокая деревянная пирамидка. А высокий маяк стоит далеко на заболоченном берегу, а вовсе не у воды. Подхожу к строениям. Стены их разрисованы яркими красками — море, пальмы, русалки. Один балок на замке, а второй открыт, там печка и нары, тесно, но уютно. Но мне рано вставать на ночевку, я отправляюсь дальше, к манящим кекурам следующего по-настоящему высокого мыса.

Этот следующий мыс — мыс Шалаурова Изба — хорошо виден издали. После многокилометровых унылых низких берегов дельты Пегтымеля, у которых, видимо, и потерпел крушение в 1764 году галиот русского землепроходца Никиты Шалаурова, мыс выделяется особенно. В этом месте к морю подходит горный отрог и весь он испещрен причудливыми скальными кекурами — останцами. Я видела часть из них еще раньше, когда плыла в нижнем течении Пегтымеля. Издали они смотрелись, как некие циклопические, неземные строения, напоминали сказочные замки с башнями, дворцы. Венчает мыс высокий маяк.

Перед мысом, у берега бухты, забитой льдинами, стоял высокий нежилой дом с пустыми глазницами окон. За ним на склоне, возвышаясь на 8–10-12 метров от ровной поверхности земли, толпились гигантские статуи останцев. Я разгуливала по парку слоистых черных обтесанных ветром безносых истуканов, и сказочную окружающую картину дополнял потрясающий закат. Желтый диск солнца коснулся горизонта — нагромождения ледовых глыб океана. На ветру у кромки былого прибоя жгла я огромный костер из толстых белых бревен плавника, которого здесь было навалено с избытком.

Но все очарование сказки рассеялось, когда я зашла в дом. Битые стекла, мусор и хлам. Под наружной коробкой стен внутри дома стояли два стандартных балка, в одном из которых, где была деревянная кровать, печка и столик, а окошко затянуто полиэтиленом, я и заночевала.

Утром восточный встречный ветер не унимался. Холодно, почти морозно, но, слава богу, пока было ясное небо. Море забито льдинами, но для каяка всегда находятся проходы. Льдины сдерживают ветер и волну.

Однако на самом конце мыса, где стоял маяк, и где глубина начиналась прямо у берега, льдин было меньше. Я подозревала, что именно этот маяк был источником радиоактивного излучения, еще в Москве меня предупреждали о таких маяках, выработавших свой положенный ресурс и не пополненных свежим. Меня снабдили приблизительной схемой расположения таких маяков на побережье Чукотки. Казалось бы, если это действительно так и это опасно, нужно всем местным жителям раздать подробные карты с указанием этих объектов. И неужели нельзя было эти маяки обезвредить? Я не очень верила в существование опасности, но один маяк был на моем пути, и все-таки я решила перестраховаться: на берегу я все время находилась под защитой отрога горы, а на воде решила огибать маяк как можно дальше от берега.

На участках открытой акватории на траверзе мыса ветер начинает разгонять приличную волну, что позволяет мне оценить мощь океана. Льдины дрейфуют по ветру мне навстречу, я ищу укрытия от волн в их ветровой тени, искоса поглядываю из-за них на стальное сооружение маяка, вспоминаю школьные уроки НВП, коэффициенты снижения радиации при укрытии за стенами из различных материалов. А за льдинами — как? Скрывают ли они меня от волн радиации? Смешно, но все же огибаю ледяные глыбы слева. Волна поддает в «скулу» каяка. А сколько может пробыть человек в ледяной воде? Все-таки решаю, что видимые волны сейчас представляют для меня большую угрозу, чем невидимые, поэтому забираю поближе к берегу.

За мысом льды стали поплотнее, и плыть стало спокойнее. Средняя скорость моего передвижения против ветра была довольно приличной — 4 километра в час — и я уже подумывала в этот день доплыть до поселка, но перед маяком у лагуны Иннукай море полностью очистилось ото льда, и высокая волна остановила меня. Я перетащила каяк в лагуну через двухсотметровую галечниковую перемычку, надеясь, что там плыть будет легче. Но лагуна оказалась очень мелководной, по ней разгуливали крутые пенные волны. Где ведя каяк на веревке, где прогребая, в сумерках я добралась до балков у устья лагуны и в одном из них заночевала. На небе светило северное сияние, а впереди уже видны были огни поселка.

Дожевываю последнюю шоколадку, десять дополнительных штук оказались совсем не лишними. «Ночь-полночь, приходи к нам… Монаковы уже должны быть дома. Что ж, сегодня тринадцатое число, негоже завершать маршрут в такой «непрезентабельный» день, — успокаиваю я себя, — да и заканчивать навигацию рекомендуется не позже пятнадцатого сентября, так что у меня еще есть запас».

Утром на море снова приползли льдины. Их полоса начинается метрах в 30-ти от берега. Между берегом и льдами полоса чистой воды, но ветер не дает быстро плыть. Бурлачу, идя по кромке берега. Передо мной перебежками следуют несколько куликов-песочников. Когда я нагоняю последнюю пичужку в колонне, стайка перелетает вперед и снова, шествуя вдоль уреза воды, начинает выискивать добычу в песке и мелкой гальке. Я настолько устала, что у меня даже не возникает желания как следует рассмотреть куликов в бинокль и записать характерные признаки, чтобы потом определить вид — а это характерный признак моего утомления. Но вот льды подошли вплотную к берегу. Залезаю в каяк, ухожу в ледовый лабиринт, удаляясь от берега. До поселка осталось совсем немного, я уже вдыхаю запах горящего угля, черным шлейфом струящийся из высокой трубы.

Поселок Биллингс раскинулся на узкой галечной косе, с одной стороны ограниченной морем, а с другой — обширной солоноватой лагуной. Большие поля спресованных льдин не дают мне легко пробиться к берегу. Петляю по лабиринтам узких проходов километрах в двух напротив поселка, недоумевая, как же сюда пришвартовываются корабли. Пока мне невдомек, что в этом году здесь никто и не пришвартовывался. Наконец, причаливаю к здоровенной голубой льдине, выползшей на сушу, и, задрав голову, здороваюсь с рыбаком, стоящем на этом постаменте. Повертев головой в поисках человека на берегу, рыбак наконец обратил взор вниз, на воду. «Маршрут закончен», — подумалось мне, но это было не так.

Вверх    Далее