Было уже полдевятого вечера, и можно было вставать на ночевку, но мне хотелось посмотреть, как я смогу идти против течения, влезут ли теперь все вещи внутрь каяка. К тому же я была возбуждена, мне хотелось действовать. Все продукты внутрь окончательно не залезли, из кормы на коврик-сиденье высовывались буханки, банку икры я просто поставила под ноги. В общем, садиться в каяк теперь стало не совсем удобно, а делать это, как я предполагала, предстояло часто при перечаливании с берега на берег.

Ширина протоки, в которую мы въехали, была всего метров двадцать. Река делилась на рукава гораздо чаще, чем было показано на моей карте-«пятикилометровке», я лишь приблизительно предполагала, где нахожусь. По подсчетам, меня забросили от поселка по реке километров на 80. Немного вверх мне удалось пройти на веслах, но вскоре течение усилилось. Я шла вдоль мелкогалечной отмели и, нагнувшись, держа каяк за обвязку, проводила его вперед. Шлось довольно легко, я успокоилась и поняла, что занимаюсь баловством. Было ясно, что пора доставать длинную веревку и привязывать к лодке, чтобы вести ее, не сгибаясь в три погибели. Веревка была далеко в корме, и это обстоятельство остановило меня на ночевку.

Небо было безоблачно. Днем дул ветер, к вечеру он стих, непогоды, вроде, не намечалось, но все же я решила поставить и палатку, и тент. Мало ли что? Да и вообще хотелось проверить: легко ли ставить мой домик на галечнике. До этого я испытывала тент лишь в Подмосковье, на земле, и здесь, на берегу лимана, на мягком болотном фунте. В этом же месте тундрового берега поблизости нигде не было. Галечники были очень обширные и кончались плотной стеной кустов. В кустах таились хищные комары, и близко приближаться к этой зеленой стене, чтобы использовать ее для поддержки палатки, не стоило. Еще недавно галечник был залит водой — песок среди гальки местами не высох. Колышки в такой грунт, естественно, втыкались с трудом и сильную нагрузку не держали. А крупных камней не было в принципе — вся галька как на подбор была не больше трех — пяти сантиметров в диаметре.

Мне приглянулась яркая посреди голого галечника лужайка низкорослого цветущего иван-чая. Цветки этого растения были даже крупней, чем родные подмосковные, а стебельки совсем маленькие. Однако и верхний сантиметровый слой земли, где ютились эти крохи, не помог удержаться колышкам. Некому было придержать основные коньковые стойки, пока я закрепляла бы их несколькими растяжками. Меня выручили коряги плавника — колья тентовых растяжек я заваливала ими.

Я долго ворочалась и не могла заснуть в этот первый день по-настоящему далекого отрыва от людей, сомнения закрадывались в голову. Но сон вылечил меня от пессимизма.

Утром комариное жужжанье заглушило все окрестные звуки. Полным безветрием и ясным небом встречало меня утро на краю света. Не меня ли пугали холодом, ветром, снегом? На Чукотке ли я? В палатке от рано взошедшего жаркого солнца стоит духота. Бегу искупаться, чтобы очухаться, комары облепляют все тело. Как роем клубились всю ночь вокруг палатки, так теперь и ринулись за мной. На галечнике у воды встречаю свежие следы лося — все веселее на душе, я здесь не одна.

Первые дни решаю питаться в основном хлебом и маргарином. Раз дали, надо использовать, быстрее уничтожать. А через несколько дней, когда начнется недоедание, подкатит голод, открою банку икры и сразу съем ее всю целиком.

Загружаю каяк, с прибавлением продуктов оптимизирую расположение вещей. В корму, за четвертый шпангоут, засовываю узкий гермомешок, в котором бережно завернутые в пенал и рюкзак лежат три газовых баллона. Завернуты они для предохранения гермомешка от пробоин при возможных ударах о камни, ведь нижний край баллонов жесткий. Теперь добавляю к ним банки тушенки — не хочу, чтобы они болтались по каяку и ржавели. Одна все же никак не лезет, что ж, придется съесть в ближайшее время. Поверх этого гермомешка просовываю топорик.

Веслом пропихиваю в нос, за первый шпангоут, круглый котелок с посудой. В носу же лежит и гермомешок со спальником и практически всей моей одеждой, только пуховая жилетка не помещается в нем. Высокие громоздкие ботинки прочно завоевали свое место по бокам поверх этого мешка.

Раскладываю продукты так, чтобы было удобно пользоваться. Один гермомешок заполняю припасами, которые в данный момент не нужны, в нем же едет аптечка, ремнабор, пленки, лишние карты, спички и т. д. Этот мешок можно не развязывать некоторое время. Другой гермомешок — расходный, в него упаковываю небольшое количество каждой крупы, молоко, чай, сахар, а также палатку и жилетку. Все это помещается в корме. Недоумеваю, как это раньше тент влезал в гермомешок? Сейчас вещи расположились не так компактно, как тогда, когда я плыла по лиману. Но там нужно было, чтобы все размещалось внутри, чтобы ничто не парусило на ветру.

Тепло, небо ясное, у меня образуется резерв теплых вещей, полное гидроснаряжение тоже пока становится лишним. Надеваю высокие гидрочулки вместо гидроштанов — пусть немного промокну — не беда, зато не вспотею.

Коврик, на котором я сижу в каяке, ехал в гермомешке. Но пока стоит сухая погода, его легко просушить перед сном, поэтому решаю класть его прямо на дно каяка, а в освободившийся мешок складываю лишние вещи. Каяк теперь выглядит живописно: на деке под веревками обвязки между свернутым тентом и гермо-мешком с теплыми вещами торчит банка икры. А уже на следующий день, когда я поняла, что далеко убирать котелок неразумно, он тоже поехал на деке, привязанный в самом конце кормы.

К носу и корме каяка привязываю веревку 35 метров длиной, но этого оказывается много, и я укорачиваю ее метров на десять. Узел посередине указывает мне центр веревочной лямки, пальцы чувствуют его — это помогает управлению каяком наощупь, не оборачиваясь на него. Надеваю мягкий спасжилет, поверх него перекидываю веревку через грудь и плечо, и становлюсь заправским бурлаком. Я иду по кромке воды по обширным галечниковым отмелям, веду каяк «корабликом», то есть поставив его под углом к течению, чуть подтянув корму к берегу. Постепенно приноравливаюсь к такому способу передвижения. Знаете ли вы, уважаемые читатели, какие комары на вкус? Они сладкие! Светит солнце, небо голубое, без единого облачка и дует сильный южный ветер. Попутный. Крылатые твари роятся перед лицом. Иногда хлопаю себя по голове и получаю удовлетворение, смачно размазывая по кепке десятки загубленных жизней. Галечники на поворотах реки сменяются густыми зарослями прибрежных кустарников, где из их стен на меня набрасываются новые тучи голодных комаров. Надеваю накомарник и перегребаю с одного берега на другой, к следующему галечнику. Даже на воде, когда прогребаешь вдоль кустов, комары жрут нещадно, руки зудят, но бросать весло нельзя — тут же снесет течением. Не люблю мазать руки всякой химией, но тут приходится, пригодился тюбик «Дэты», подаренный Гуриным.

Ведя каяк, краем глаза поглядываю на него, но скоро уже настолько изучаю его движения, что автоматически перебираю пальцами веревку, не оглядываясь, подтягиваю нос или корму. Чтобы каяк не садился на мель и дальше отходил от берега, надо было задавать угол к течению больше, подтягивая кормовую веревку. На сильном же течении при достаточной глубине недалеко от берега нужно было подтягивать носовую веревку, уменьшая угол к течению, чтобы не тащить каяк поперек струи. Но такие однозначные действия получались лишь на небольших отрезках постоянного течения, при ровной береговой линии. В действительности чаще я постоянно манипулировала каяком, словно марионеткой, перебирала пальцами веревку на плече, на несколько сантиметров перемещая ее вперед или назад.

Галечники идут ровные, без крупных камней, веревке не за что цепляться, и поэтому вести каяк по ним довольно легко. На просторах галечников, если ветер сильный, снимаю накомарник, закладываю его под обвязку. Бывает, на обоих берегах проток идут сплошные заросли ольхи, березки, ивы, и тогда на веслах приходится «прорываться» против течения к желанным отмелям, отстаиваясь для отдыха в микроуловах, мизерных бухточках обратного течения за подмытыми корнями кустов. Иногда гребешь под «выпуклым» заросшим берегом, не видя начала галечника, каждый новый поворот с открывающимся новым обзором встречаешь с надеждой, а уж когда видишь простор чистого берега, испытываешь несказанное счастье.

Каждый раз при перечаливании с натяжением наматываю двойную веревку на локоть, подтягивая каяк к себе, аккуратно складываю бухту под обвязку на носу. После форсирования струи разматываю веревку, отталкивая каяк от берега, отпуская его по течению. Этот процесс не всегда проходит гладко, бывает, веревка путается, перекручивается, приходится снова зачаливать каяк, распутывать веревку на отмели, опять подходить к каяку, сталкивать его на воду, постепенно стравливая веревку. А из таких многочисленных моментов и состоит процесс продвижения вперед.

Вот еще характерный эпизод движения, самый неприятный момент для бурлака, когда, например, идешь по острову между протоками и выходишь на его верхний конец. На тебя идет сильное течение перекатов. Справа и слева по берегам кусты, но впереди виднеется начало галечной отмели. Если отчалить сразу от острова, течение неминуемо снесет вниз, до конца переката. Поэтому продолжаешь двигаться вверх по перекату пешком, покуда позволяет глубина. Выше колена уже начинает сбивать течением. Подтягиваешь каяк к себе хоть как-нибудь, лишь бы удержать (тут уж веревка не всегда ложится аккуратно, главное не цеплялась бы за воду), вытаскиваешь весло из носа лодки, засовываешь в каяк одну ногу (при этом надо успеть, чтобы тебя не развернуло течением) и одновременно усиленно начинаешь грести, чтобы не потерять «высоту». Таким манером зачастую удается «пробиться» выше переката.

Через несколько километров, во второй половине дня выхожу на основную протоку Канчалана и понимаю, насколько же он еще мощный. Ширина его здесь достигает местами метров трехсот — четырехсот. Тут уж для выбора лучшей линии движения мне помогает бинокль. Вчера на моторке видимо мы въехали не в ту протоку, здесь, мне кажется, могли бы еще проплыть. Но кто знает. Эх! Посмотреть бы на себя сверху!

Характер реки «покладистый»: перекат — быстроток, перекат — быстроток — плесов нет. За перекатом река обычно намывает косу. За такой мелководной отмелью или косой, выступающей из воды длинной узкой полосой, промывается глубокая яма, заливчик без течения. И тебе нельзя напрямую перейти от того берега, по которому шла, через эту яму к перекату — слишком глубоко, а зачастую вязкий песок с илом засасывает ноги, и шагать так на глубине совсем невесело. Огибаешь бухточку по берегу, но течения в заливе нет, каяк становится неуправляемым, инерция и попутный ветер прибивает его к берегу. Надо в сотый раз сматывать веревку, подходить к каяку, проводить его до струи, разматывать веревку… Процесс нудный и долгий, а преодолеваешь всего каких-нибудь десять-пятнадцать метров. Иногда, видя такой заливчик, бежишь быстрее вперед, отпуская веревку до предела, вытягивая руки, стараешься обогнуть его по берегу до начала косы раньше, чем каяк станет неуправляемым и причалит. Манипулируешь носом и кормой, выводя каяк на течение, и искренне радуешься, если он «вырежется», выйдет, не сядет на мель.

Сделай веревку подлиннее, скажете вы. Ситуации бывают настолько разные, что часто удобнее пользоваться наоборот более короткой веревкой, да и сматывать ее быстрее. В какой-то момент я и вправду сделала веревку чуть длиннее и пользовалась теперь двумя вариантами ее длины.

Теперь на галечниках меня стали встречать новые препятствия: редкие остовы кустов, не смытых течением, лежащие на мелководье — за них цеплялась веревка и, бывало, я шла против течения по воде, чтобы огибать этих корявых монстров.

Залив за косой переката мог быть довольно обширным, метров в 300. Если вовремя не понять и не перегрести из такого «кармана» на основную струю, которая могла быть здесь поуже и помельче залива, попадаешь в тупик — замытую галькой бывшую протоку. Бывает, в залив просачивается вода под галькой, тебе кажется, что там, вроде, есть небольшое течение. Но нет, идти нужно только туда, где сильное течение, хоть тебя и манит «большая» вода и глубина залива.

В этот первый день я поняла, что скорость продвижения вперед вполне ощутимая. Я так спешила, что даже не захотела пообедать. Меня же все всегда спрашивали: «Как ты будешь подниматься?» — «На каяке против течения». — «А возможно это?» — «Ну как же, ходят же люди», — отвечала я, хотя сама не вполне была в этом уверена. Теперь я поняла, что это возможно. Скорость перемещения определяется протяженностью ровных галечников. Если они достаточно длинные, по 200–300 метров, это хорошо, по ним идешь быстро, отдыхаешь. А при частых перечаливаниях скорость теряется. По моим подсчетам, в первый день за девять ходовых часов с одним часовым отдыхом я прошла 22 километра. На ночевку встала на настоящей травяной лужайке под деревцами ивы, даже растянула палатку между двух стволов настоящих деревьев — такое произошло со мной на Чукотке единственный раз. Тент ставить не стала. За этим необычным крохотным оазисом светлой рощи начинались банальные заросли кустов. Надо отметить, что, выскочив ночью из палатки по нужде, я запустила к себе в домик такое количество комаров, что убивала их минут пятнадцать и трупов набралось с добрую горсть, Это при том, что тубус входа за собой я тут же затянула.

Отчетливо помню, что именно этой ночью у меня возник страх. Я осознала, насколько сейчас я оторвана от людей, затеряна среди проток. В желудке шевелилась противная тошнота, видимо, вечером переела маргарина с хлебом. Как же быть, если что… Сколько на моторе забрасывали. Если сейчас что случится, придется преодолевать вниз эти унылые протоки, эту низинную часть реки, которую, слава богу, удалось пройти под мотором. Грести вниз уже пройденным путем вдоль заросших берегов практически без течения. Нет, надо куда-нибудь перевалить, а там уж пусть что-нибудь случается, только не здесь.

Потом я вжилась в окружающую природу, такого животного страха у меня больше не возникало. Страх приходил, но был каким-то отстраненным. Но в ту ночь я явственно почувствовала одиночество и испугалась его.

Мое меланхолическое настроение в тот период еще усугублял фотоаппарат. В Москве я долго колебалась, какой фотоаппарат взять. Я всегда снимала на «Зенит», привыкла к нему, оптика была проверена, кадры получались качественные. Однако весил он целый килограмм! Это очень тяжело. Моя подруга Юлька предложила взять с собой ее «Пентакс», весил он всего 220 граммов, а качество его снимков не хуже, а порой и лучше зенитовских. И я взяла «Пентакс», хотя до этого на него не снимала. Но это был автомат, который, казалось, не требует большого уменья в обращении — сам наводится на резкость, выбирает выдержку и диафрагму. Работает он на батарейках, я не позабыла взять запасную, хотя в нем стояла почти новая. Но с ним что-то случилось, он перестал снимать, и я не могла понять, что произошло и как исправить неполадку.

Еще на лимане, после того как я снялась на прощание в Шахтерском и отщелкала несколько кадров красочного заката, я хотела сфотографировать ребят за Озерным мысом. Но не получилось — на табло фотоаппарата высветилась буква Е. То ли END (конец), то ли ERROR (ошибка), думала я. Конец чего, пленки или батарейки? Наверное, батарейки, решила я, ведь пленка только начата. Я отложила разбор до Канчалана.

В поселке вскрыла камеру, пленка оказалась смотанной в кассету. «Может, я случайно нажала на кнопку перемотки», — подумала я. На всякий случай я сменила и батарейку, вставила новую пленку, фотоаппарат заработал, я сняла кадр отчаливания на моторке и успокоилась.

Но, когда я стала фотографировать проводивших меня вверх по Канчалану Лену с Николаем, снова ничего не получилось. Фотоаппарат снова показывал мне эту ненавистную букву Е. И тут я вспомнила, что, когда сделала кадр и убрала фотоаппарат в карман, сквозь шум моторки мне послышалось какое-то странное жужжание. Наверное, это самопроизвольно зажужжал фотоаппарат. Видимо, он сам «отщелкал» пленку и в конце автоматически смотал ее обратно в кассету, и теперь говорит мне, что пленка закончена. Смотал, не оставив язычка, не оставив мне никаких шансов воспользоваться этой не отснятой пленкой — как я ни ковыряла фирменную одноразовую кассету, крышка ее не хотела открываться.

Обидно. Эх, почему я не перерыла весь Канчалан, не нашла какой-нибудь работающий фотоаппарат… Но теперь уже было поздно. Но ведь первый кадр получился. По крайней мере фотоаппарат сделал его. И я решила вставить новую пленку, когда будут достойные сюжеты, чтобы попробовать сделать кадры на начало пленки. А пока заворачиваю фотоаппарат в шерстяной носок: может быть, он немного отсырел и барахлит из-за этого.

Пусть полежит в тепле, не касаясь холодной резины специально склеенного для него маленького гермомешочка.

Второй день был похож на предыдущий. Тот же монотонный ход то по одному галечнику, то по другому. Также светило солнце, ели комары. Я шла в футболке и штормовке, и было жарко. Штормовка была немного коротковатой, и, если я резко нагибалась, она вылезала на спине из штанов, и в эту небольшую щелочку сразу впивались комары. Утром они дали мне поесть только в густом дыму костра. Покусанные, обветренные, постоянно трущиеся о мокрую веревку пальцы начали трескаться. Лицо мое тоже было все покусано, но зеркальца у меня не имелось, и поэтому внешний вид совсем не тревожил меня.

Весь день пью воду из реки, здесь очень большая сухость в атмосфере, как мне кажется. Все быстро сохнет, постоянная жажда. На разбоях русла не всегда понятно, куда идти, где лучше, много проток. Карта, завернутая в полиэтиленовый пакетик, лежит в корме каяка, иногда при перечаливании посматриваю на нее. Все разветвления реки на ней не указаны, но есть четкий ориентир — длинный более-менее прямолинейный кусок реки на север и затем «глобальный» поворот на восток, за которым не далее как в десяти километрах должен впадать Ныкчеквеем.

Вечером на небе появились облачка, этакие хвосты, похожие на край циклона. Они не движутся, а здесь, на земле, поднялся сильный ветер. На всякий случай натягиваю тент. Но погода продолжает баловать меня — с утра снова ясно и тепло. Среди проток встречаю крупного лося, он кажется мне огромным и каким-то замшелым, бархатным, не похожим на подмосковных собратьев. Лось долго смотрит на меня, не проявляя испуга, потом, качнув головой, неторопливо уходит в кустарник.

Ищу вход в Ныкчеквеем. Смотрю, слева что-то впадает. Ныкчек или протока? Много коряг лежит у впадения, наверное, их выносит приток, предполагаю я. Надо проверять.

Сначала протока загибалась обратно к Канчалану, но потом снова ушла к северу, и тут действительно появился порожек, про который, как я поняла, говорил дедушка Петров. У меня отлегло от сердца — действительно речка! Я на правильном пути! Теперь следующая ближайшая задача на ориентирование посложнее: мне нужно правильно пройти по Гачгагыргывааму, не уйти с него случайно на две соседние речки, схожие по расходу воды.

В русле Ныкчека лежали большие камни, вода пологой горкой стекала сверху, образуя небольшой вал, а под довольно крутым отвесом берега образовывался настоящий улов с обратным течением. Таких мест на Канчалане мне не встречалось. Неискушенному человеку со стороны действительно могло показаться, что здесь каяк снесет течением, про что и твердил дедушка Петров. А на самом деле, зайдя по улову как можно выше, легко траверсирую струю на валу, не теряя высоты, и у противоположного берега на веслах поднимаюсь выше порога.

Мне хотелось добраться в этот день до избы, мне ведь говорили, что на Ныкчеке есть изба, до которой доходят моторки, когда высокая вода. Но начались нескончаемые разбои, многочисленные протоки. Чуть пройдешь бечевой — нужно менять курс, сматывать веревку, перечаливаться. Скорость моя упала, я стала уставать.

Меня манил невысокий тундровый холм, возвышающийся недалеко от реки. Я причалила у его склона и побежала обозревать окрестности. Сплошная стена ольхи преграждала путь наверх. Как из нее на меня набросились комары — это просто кошмар! Злые, голодные, они жалили с налету. Ужас! Никогда не думала, что эти твари бывают такими кровожадными. Накомарник в густом сплетении ветвей было не надеть, и полосу в 40 метров я преодолевала, отчаянно «умываясь» многочисленными трупами.

Долезла до поросшей отдельными кустиками открытой зеленой вершинки. Под ногами пружинистый ковер кустарничков голубики и шикши. Сверху наконец-то увидела просторы тундры, а то все плыла, как в канаве: невысокий берег и сплошная стена кустов, за которой ничего не видно. А тут! Озера, холмы, горы! Как меандрирует река! Да, моя «пятикилометровка» не дает никакого реального представления о ее характере! На самом деле здесь столько проток, столько отмелей! Удивительно, как я еще ориентируюсь?

В накомарнике нельзя приложить бинокль к глазам. А ветер к вечеру уже стал стихать и надежды на то, что его редкие порывы отгонят от меня серую тучу кровососов, совершенно не было. Чтобы более детально обозреть местность, пришлось разводить костерок. Но как трудно его развести, когда руки постоянно облепляют комары! В те несколько мгновений, когда подносишь спичку к веточкам и нужно немного подождать, не шевеля пальцами, пока займется пламя, успеваешь получить изрядную порцию укусов. Но какое счастье потом умыть руки комарами, засунуть их в дым, снять вуаль накомарника с глаз и свободно вздохнуть в дыму!

Увидела впереди избушку и горку, за которой уже течет Гачгагыргываам.

Спустилась вниз и поняла, что устала. Встала на этом бережку на ночлег. Сильно разболелись потрескавшиеся пальцы. Не пойму, отчего это. Хуже всего, что трещинки есть даже на подушечках пальцев, поэтому мелкие манипуляции — завязывание гермомешка, например, или даже затягивание веревки капюшона спальника — доставляют неприятности. Днем, когда идешь, пальцы болят, только когда первый раз намокают, а потом уже, вроде, и забываешь про них.

Напротив меня, на быстротоке, появляются круги от всплесков рыбы. Попробовала забросить блесну, но даже инерционную катушку спиннинга больно тормозить разболевшимися пальцами. Откладываю это занятие на потом. Доедаю остатки хлеба с уже поднадоевшим маргарином. Раз пока нет рыбы, нужно скорее избавиться от этих громоздких съедобных вещей. Но ем без особого аппетита. Интересно, когда же придет настоящий голод? Наверное, все-таки еще волнуюсь, как пойдется дальше, сбудутся ли предсказания дедушки Петрова о Гачгагыргывааме.

Небо ясное. Ставлю лишь одну палатку. Недалеко курлычат журавли. Их крики ассоциируются у меня с осенью. Неужели лето уже кончается?

На следующий день дохожу до избушки. Она стоит посреди открытой ровной тундры, подходящей прямо к реке, не заслоненной кустами, постоянно сопровождавшими реку раньше. Над земляным обрывом берега. Видны старые следы вездеходов. Изба эта — просто балок из досок, видимо, привезенный сюда на тракторном прицепе. Нахожу в ней два настоящих расколотых полена и на одном из них гвоздем выцарапываю: МАРИНА 31 ИЮЛЯ. Так, для порядка, чтоб знали люди, если что случится со мной, что сюда я дошла точно.

Как потом оказалось, осенью в избу приехал дедушка Петров, нашел эту увесистую записочку, привез с собой в Канчалан, уведомил о ней семейство Гуриных и хранил как реликвию!

После избы на реке начался крутой перекат. Самый крутой из всех, встречавшихся до этого. Понятно, почему изба стоит в таком месте: наверное, дальше на моторке подняться очень нелегко.

Здесь я в который раз попала в такую ситуацию, когда стартовать на перечаливание мне пришлось с островка протоки. Прошла по воде переката, чувствую: вода сбивает с ног, над коленями буруны. Пытаюсь, как обычно сесть в каяк, но ничего не получается. Носом вверх по течению в каяк не залезть, его не удержать в таком положении на струе. Пока закидываю одну ногу в очко, каяк мгновенно начинает разворачивать боком, наваливать на камешки. Во избежание переворота проворно выскакиваю и, отпустив руку от очка, хватаю каяк за хвост. Описав дугу, он разворачивается по течению. Краем глаза смотрю назад, с высоты горки переката оценивая ситуацию. Да, жалко, впервые придется терять пройденную высоту.

А вниз стартовать просто. Заскакиваю в лодку, и течение несет меня почти до конца переката. Пробиваюсь вверх по другой стороне реки, сильная струя идет здесь прямо под двадцатисантиметровым уступом галечно-песчаного берега. Ощущаю мощь течения: от усилий галька ползет под ногами, рушится обрывчик этого призрачного недолговечного намывного бережка, веревка врезается в пальцы, поставленные перед грудью, чтобы можно было свободно вдыхать воздух.

Река делает поворот, продолжая шуметь перекатом, и я понимаю, что лучше срезать по неосновной узкой мелководной протоке, несмотря на то, что местами каяк приходится проволакивать по дну. Но, наконец, перекат позади, и еще одна маленькая победа вселяет радость. Где наша не проходила!

Подобных перекатов на реке до Гачгагыргываама я встретила еще штук пять, но все же первый был самым неприятным. На разбоях русла в некоторых протоках при перечаливании борюсь с таким сильным течением, что иногда даже надеваю «юбку», чтобы не захлестывало воду. С реки уже видны горы.

В одной из проток на перекате разглядела всплески играющих хариусов. Есть рыба! Дай-ка, попробую поймать. Сильного голода я еще не испытывала, но место для ловли было очень подходящее — берег открытый, галечный, место для размаха есть, протока узкая (легко можно перебрасывать блесну через струю с помощью старенькой инерционной катушки спиннинга), небольшой улов за перекатом. Да и вообще, надо установить, на что тут хорошо ловится рыба.

Насаживаю маленькую белую блесну-вертушку. Пара забросов — никакого эффекта. Ну, так дело не пойдет! Приличный хариус должен брать с первого заброса. Может, он меня видит? Отхожу чуть дальше по галечнику от воды, делаю еще несколько контрольных забросов. Не берет. Неужели местные хариусы сейчас предпочитают муху? Меняю снасть, забрасываю — результат аналогичный. Интересно.

Ставлю среднюю вертящуюся блесну «Мепс» — желтую с красными полосами. Эту фирменную блесну мне подарили на Камчатке четыре года назад, все это время она служила мне верой и правдой и никогда не подводила. Если и на нее не возьмет, значит тут действительно своенравная рыба и придется пробовать блесну от дедушки Петрова. Первый заброс — и желанный сверкающий хариус, выуженный на галечник, прыгает у моих ног! Секрет местных вкусов разгадан. Еще заброс — и второй гурман отправляется в каяк. С чувством глубокого удовлетворения спокойно продолжаю путь.

Вверх    Далее